«Сын спросил: «Мама, а какую тебе роль дали у Бабкиной?» — я ответила: «Невесты...» — «Мам, извини, пожалуйста…» Он зажал руками рот и ушел хохотать в соседнюю комнату. И тогда я прокричала вдогонку: «Но в первом акте я — мать!» — рассказывает актриса Ольга Прокофьева.

— Ольга, роль Жанны Аркадьевны в сериале «Моя прекрасная няня» стала вашей визитной карточкой.

— Конечно, я благодарна, что в моей жизни была «Моя прекрасная няня». И когда про сериал или эту роль говорят какие-то теплые слова, я теперь всегда отвечаю: «Спасибо, я все передам Жанне Аркадьевне». У сериала счастливая судьба — он лет 15—16 не сходил с телеэкранов, перекочевывая с канала на канал. И сегодня он снова в эфире.

— Как проходил кастинг?

— В течение шести или семи месяцев мне регулярно то попадались листочки с приглашением на кастинг, то персонально звонили и приглашали. Всякий раз я приезжала, и для проб давали практически один и тот же текст, менялись лишь люди за камерой. Когда в начале лета 2004-го мне в очередной раз позвонили, я была в другом городе и ответила: «Знаете, я, наверное, не приеду, потому что меня уже раза три пробовали». В августе вернулась в Москву, и наутро после рейса опять звонок: «Вы могли бы сейчас подъехать? Прилетел представитель Sony Pictures Television — будут заключительные пробы». Никакого желания ехать не было, но мой профессиональный опыт одержал верх, и я оказалась на студии. На этот раз играли сцену с Борей Смолкиным и Настей Заворотнюк, которая тоже еще не была утверждена. А на следующий день я услышала заветное: «Приезжайте обсуждать условия и подписывать контракт».

— Условия чем-то отличались от других проектов?

— Да, отличались, но в худшую сторону. (Улыбается.) У нас с Настей были самые низкие гонорары. Даже приглашенные на малюсенький эпизод артисты получали больше. Когда мы уже сдружились с Сережей Жигуновым, он над нами подтрунивал: «У вас на лбу написано, что вас, девчонок, можно обдурить!» Первый договор был подписан практически на год, и все это время мы зарабатывали по минимуму. Потом, когда сериал раскрутился и под него пошла реклама, Сережа взял нас за руки: «Значит, так, девчонки, садитесь «за парту», буду вас учить, как нужно вести дела...» Он сказал, что теперь мы уже артисты, которых знает страна, и объяснил, сколько можно зарабатывать на рекламе, и так далее. А у меня ведь и киноагента тогда даже не было…

— Какая обстановка сложилась на площадке?

— Первое время условия были очень тяжелыми — без преувеличения спартанскими. Киностудия «Амедиа» строилась буквально на наших глазах. У нас до зимы «удобства», извините, были на улице. Потом, когда наступили морозы, над нами сжалились и придумали уже какой-то туалет в помещении. Притом что съемки шли в огромном павильоне, гримерочка у нас с Настей была крошечная — одна на двоих. Там помещался столик и маленький диванчик — на таком отдохнуть можно, только если поджать ножки под себя. Гримерку эту выгородили фанерой прямо внутри павильона, поэтому мы слышали все, что происходит снаружи. А сам гигантский ангар невозможно было протопить. За кадром стояли огромные тепловые пушки, но на время съемки их выключали, так как они очень шумели. Поэтому мы с Настей репетировали все время в накинутых шубах или куртках, в шерстяных нос­ках, иногда даже в варежках. Бывало, что и пар шел изо рта. Но во время дуб­ля приходилось скидывать весь наш «утеплитель» и порхать в кадре в вечерних платьях. А у меня от холода нос все время краснел, и гримерам приходилось постоянно его припудривать.

— Артисты поддерживали друг друга?

— Мы очень дружно сосуществовали, вместе радовались, когда оканчивались съемки очередного блока. Примерно после 15-й серии стало понятно, что зрители втянулись. Нам называли какие-то сумасшедшие рейтинги. Что, конечно, очень вдохновляло, особенно нас с Настей — еще не засвеченных артисток. Сережа-то наш и до этого был известный «гардемарин». Стайки поклонниц ждали его на выходе из павильона. Поначалу на съемочной площадке Жигунов держался немножко отстраненно. Все безумно уставали, и однажды на съемках первых серий Сережа на мне сорвался — накричал, я обиделась. Приходит на следующий день: «Прокофьева, иди сюда. Я сказал жене, что с тобой поссорился. А она заявила, что я дурак — с Прокофьевой ругаться нельзя. Мол, ты лучше всех. Давай мириться!» С Верочкой — в то время женой Сережи — мы были знакомы с юных лет, занимались в одном драмкружке города Одинцово. Правда, Вера была уже студенткой «Щуки», когда я пришла в драмкружок. Но со временем мы сдружились.

Сергей Жигунов — человек поступка! Он нередко устраивал нам сюрпризы. Например, говорил в обед: «Поехали, тут рядом я нашел хороший ресторанчик». Угощал нас. А на Новый год притащил живую елку — установили ее в холле, куда выходили наши гримерки. Со временем мы привыкли к нашим спартанским условиям и уже не обращали на это внимания. Есть фотографии, как мы летом прямо возле павильона жарим шашлыки рядом с какими-то мусорными баками. Так мы 20 июня отмечали мой день рождения... В общем, устраивали себе праздники, поскольку фактически жили на студии — съемки шли почти в еже­дневном режиме.

— То есть вам пришлось на какое-то время от театра отказаться?

— Нет-нет. Я единственный человек, кто не отказался, — Господь, наверное, помог справиться с этой нагрузкой. Боря Смолкин на время съемок из Санкт-Петербурга переехал в Москву, ему снимали квартиру недалеко от «Амедиа». Он изредка ездил в Санкт-Петербург играть лишь один спектакль в Театре комедии. Настя уволилась из «Табакерки». Сперва пыталась совмещать, но случился инцидент: из-за плотного съемочного графика она перепутала даты и не приехала на спектакль. В театре вышел скандал, пришлось написать заявление… Сережа практически никогда в театре не служил. И только я носилась вечерами со съемок в родной Театр Маяковского. А путь с киностудии неблизкий, к тому же, как известно, в Москве постоянные пробки… Я страшно нервничала, иногда бросала машину посреди дороги и на метро бежала. Один раз из-за меня на сорок минут задержали спектакль, а там были заняты сплошь народные артисты… Я бежала, летела, рыдала, звонила. Мне, конечно, по-человечески было очень стыдно. И выговоры мне выносили, и премий я лишалась. Но Сергей Николаевич Арцыбашев, в то время наш художественный руководитель, все это терпел — не уволил, поскольку хорошо ко мне относился. Спасибо ему!

— В итоге вы стали тотально узнаваемой. Это вас не раздражало?

— Когда кто-то подходит и теплые слова говорит, а твой автограф вдруг приводит человека в радостное состояние — как это может раздражать? Да, случались какие-то переборы в поведении некоторых личностей, особенно подвыпивших. У меня собралась смешная коллекция фотографий с незнакомыми людьми. Бывает, так застенчиво подходят, просят о фото, ты становишься рядом, а потом чувствуешь, как рука этого человека уже лежит у тебя на плече. Недавно после гастролей в Кирове я получила, наверное, самый сумасшедший комплимент. Одна девушка попросила сфотографироваться, а потом я увидела это фото в соцсетях, под которым она написала: «В детстве я мечтала быть няней Викой, но стала Жанной Аркадьевной».

Иногда на гастролях во время сложных ночных перелетов, если меня узнают сотрудницы аэропорта, а ВИП-зона пустует, я прошу разрешения провести туда своих коллег. Ведь в таких поездках усталость накапливается, и возможность какое-то время побыть в комфорте позволяет артистам оставаться в тонусе. Можно сказать, что в этом случае я пользуюсь своей узнаваемостью, но я это называю: «Включать волшебную силу искусства».

— Роль матери няни Вики сыграла Любовь Полищук. Какой она была на съемках?

— С утверждением Любови Григорьевны случился казус. Нас собрали на первую читку, и когда она закончилась, Люба (а мы звали Любовь Григорьевну именно так, хоть и на «вы») подошла к продюсеру и сказала: «Я была абсолютно уверена, что буду играть Жанну Аркадьевну! Настраивалась именно на эту роль». Она мать играть не хотела, но все-таки продюсеры ее уговорили, объяснили, что они похожи с Заворотнюк и эта роль тоже одна из главных. И слава богу, что Полищук не отказалась, придумала себе гэканье, как у экранной дочки, и родилась очень яркая роль.

— Во время съемок Любовь Григорьевна начала болеть. Это было заметно, как-то отражалось на ­работе?

— Она все время жаловалась на боль в спине. Рассыпался позвоночник, где потом и поселилась онкология. Эта болезнь — огромное испытание: кто-то вдруг озлобляется на весь мир, а к кому-то спускаются ангелы — наступает прозрение, и человек проживает отведенное ему время в мудрости... По-моему, Любовь Григорьевна долго не знала своего диагноза. А болезнь уже начала ее «высушивать». Был период, когда Полищук не участвовала в съемках — лечилась, восстанавливала силы. Тогда в сценарий ввели роль ее сестры, которую предложили Нине Руслановой. В последних сериях, когда дело уже шло к свадьбе главных героев, много текста, предназначавшегося героине Полищук, переписывали на героиню Руслановой. А после ухода Любы из жизни в сериале появился папа Вики…

Как-то нас предупредили, что сегодня на съемки привезут Любовь Григорьевну. Снимались сцены, в которых присутствие матери было необходимо. Она приехала такой березкой! Конечно, Люба всегда была стройной, но тут стала будто прозрачной, и ей это шло. Худоба сделала ее еще красивее. Продюсеры предупредили режиссера Лешу Кирющенко, чтобы не перегружал артистку. Съемки с участием Любы продолжались несколько дней. А потом, когда Полищук попросили приехать на заключительные серии, буквально часа на два, она уже не смогла. И больше мы ее не видели…

— В проекте участвовало много приглашенных популярных артистов, некоторые появлялись в сериале в качестве камео — то есть в роли самих себя, — например, звезды эстрады.

— Знаю, что Филипп Киркоров с Аллой Пугачевой очень любили этот сериал. Они рассказывали, что всегда с нетерпением ждали очередную серию. И Киркоров сам позвонил в «Амедиа» и попросился принять участие в «Няне...». Конечно, продюсеры не стали упускать такой козырь, сценаристы сели за стол и написали серию для Филиппа. С тех пор, где бы мы с Киркоровым ни пересекались, он всегда ко мне кидается как к близкой родственнице. Что вызывает изумление у окружающих.

Такой же доброжелательный и Коля Басков, чудеснейший человек — у меня самые светлые впечатления о нем. Хотя на съемках «Няни...» у нас, по-моему, и не было общих сцен. Мы сдружились на телепрограмме «Субботний вечер», куда меня какое-то время приглашали соведущей. Как-то раз съемки выпали на 12 сентября — день рождения моего сына. Узнав это, Коля воскликнул: «Быстро давай сюда свой телефон!» И тут же наговорил моему сыну видеопоздравление. То же повторилось и через год, в этот день я снова оказалась рядом с Колей. И он снова записал поздравление: «Саша, я знаю, как ты вырос, мама мне все рассказывает, я за твоей судьбой слежу! У тебя такая потрясающая мама!»…

Есть при Совете Президента наградной отдел, и каждый год в эту комиссию приглашают выдающихся людей, которые обсуждают и утверждают присуждение званий и наград деятелям культуры. В этом году в комиссию вошел и Коля Басков. Другой мой известный коллега потом рассказал, что, когда на обсуждение вынесли присвоение мне звания народной артистки, Басков первый поднял большие пальцы вверх: «Во актриса! Даем, даем!» И в год столетия Театра Маяковского я стала народной артисткой России.

Низкий поклон и Геннадию Вик­торовичу Хазанову, который пришел поддержать «Няню...» одним из первых. В то время мы еще только изучали ситкомовский юмор. Леша Кирющенко, наш режиссер, подбирал ключики к этому жанру, фантазировал, экспериментировал. И тут появился Геннадий Викторович. Помню, мы рядом с ним даже зажимались. Настя мне шепнула: «Я как будто экзамен сдаю перед народным артистом». Но все прошло замечательно.

— В сериале снялись и многие ваши коллеги по Театру Маяковского. Это вы поспособствовали?

— У нас в группе был очень забавный парень — кастинг-директор. Иногда в конце рабочего дня он мне жаловался: «Боже, завтра нужно на такую-то роль актера привести, а я уже не знаю кого!» И я с удовольствием приходила на помощь — таким образом в эпизодах «Няни...» действительно переиграли практически все артисты труппы Театра Маяковского. Все мои подруги из гримерки: и Танечка Орлова, и Милочка Иванилова, и Татьяна Рогозина…

— Одну из ролей в «Няне...» играл Валерий Гаркалин, с которым вы потом очень много вместе работали.

— Валерий был моим ближайшим другом последние лет пятнадцать. А познакомились мы с ним как раз на «Няне...» — Гаркалин играл друга моей героини. Когда он появлялся в доме Шаталиных, я кидалась к нему навстречу, а он мне говорил: «Привет, ну как ты? Где ты? Кто ты?» Вот эта его фразочка стала нашим своеобразным паролем — впоследствии мы всегда ею друг друга приветствовали. Есть актеры, с которыми я мечтала поработать. Одной из них была Людмила Гурченко, и эта моя мечта сбылась. В том же списке был и Валера Гаркалин, потому что все его роли в Театре сатиры меня восхищали — это были феерические работы высочайшего качества исполнения. После мимолетной встречи в «Няне...» я мечтала об основательной совместной работе. И вроде бы нам даже случилось оказаться в одном театральном проекте, но я была вынуждена из него уйти. Стала ждать нового шанса. И вдруг мне поступило предложение от Московской филармонии сделать в рамках чтецкого абонемента свой вечер. Для меня это было в новинку, и я спросила: «Могу ли я сделать этот проект с кем-нибудь на двоих?» — «А с кем бы вы хотели?» — «Хочу предложить Валерию Гаркалину». — «Что ж, замечательно». Звоню: «Валера, предлагаю совместную программу сделать. Мне очень нравятся стихи Беллы Ахмадулиной. Хотелось бы в эту сторону…» Он спрашивает: «А откуда ты это знаешь?» — «Что — это?» — «Ахмадулина — моя любимая поэтесса!» И тут у нас все срослось.

Я с томиком Беллы Ахатовны приехала к нему домой, и он как начал читать ее стихи наизусть… Тут я и села. Прошу: «Валера, научи меня так Беллу читать!» И он научил. Когда программа была готова и с успехом прошла в Зале Чайковского, мы решили в качестве творческого вечера представить ее зрителям в регионах. Пригласили пианиста Александра Браже и артиста нашего театра Виталия Ленского, который великолепно поет. Вот такую «духовку» сами себе организовали. Как Валера читал «Плохую весну» в финале — просто до мурашек! Программа просуществовала больше 10 лет, вплоть до его ухода… Однажды Валера на гастролях потерял сознание прямо на сцене во время спектакля, в котором его партнершей была Татьяна Васильева. Клиническая смерть. Это было в июне, супруга Катя за ним все лето ухаживала и выходила. А осенью вдруг сама Катя стала резко худеть. И очень быстро угасла. Можете представить себе состояние Валеры, который только начал выкарабкиваться. Он безумно тосковал по жене — срывался, случались рецидивы «русской болезни». Я старалась его лечить работой — хотя порой казалось, что у него на новый проект не хватит сил. Мы вместе играли в спектаклях «Муж моей жены», «Наливные яблоки», последним стала «Кадриль» по Гуркину.

У нас были просто феерические поездки. Мы много разговаривали о творчестве, о театре, о великих людях. И тон всегда задавал Гаркалин, ему другие темы были не особо интересны. И даже в поезде вместо того, чтобы трындеть ни о чем, мы читали стихи… Еще я ему бесконечно благодарна за то, что он всегда был режиссером моих ролей. После каждого спектакля мы обязательно задерживались, и Валера устраивал дружеский «разбор полетов». Рядом с Гаркалиным ты понимал, что не на работу пришел, а занимаешься искусством, настоящим творчеством. Кстати, когда мы репетировали спектакль «37 открыток» со знаменитым польским кинорежиссером Кшиштофом Занусси, именно Валера — актер русской психологической школы, мастер эксцентрики и фарса — помог мне сделать роль ярче и глубже.

— Вы упомянули, что мечтали поработать с Людмилой Гурченко и ваша мечта сбылась.

— Да, в моем самом первом антрепризном проекте. И вообще в одной из первых антреприз на российской сцене. Режиссер спектакля Леня Трушкин какое-то время был актером в нашем театре, вот и пригласил меня в свой проект «Недосягаемая» с Людмилой Гурченко в главной роли. Людмила Марковна относилась ко мне очень приветливо. Она вообще уважала театральных актеров. Не раз повторяла: «Что вы мне говорите про киноартистов?! Вот кто настоящие артисты! — и кивала в нашу сторону. — В кино не получился тридцатисекундный дубль — сделали перерыв на два часа, слезу в глаз повесили, и переснимай хоть сто раз. А театральный артист вышел к зрителю и три часа на сцене. Никуда не уйдешь, заново кусок не сыграешь!»

Гурченко была фантастическим профессионалом и халтуры в работе не прощала. Однажды, когда спектакль уже был готов и шли лишь музыкальные репетиции, один артист не явился. Ей передали, что он подъедет к спектаклю. Она спросила: «А что случилось?» — «Да у него там что-то с сердцем…» — «У кого сердце? — возмутилась Гурченко. — У тридцатилетнего парня?» Для нее такая причина уважительной не являлась. Она и сама репетировала «Недосягаемую» после очень тяжелой болезни, когда была на волоске от смерти. Но из больницы вернулась с выученной ролью, и это ко второй репетиции! Нам было стыдно при ней подглядывать в свои тетрадки с текстом.

Хотя один случай, когда она забыла реплику, все-таки был. Практически в самом начале спектакля у нас диалог. И однажды я задаю вопрос — она отвечает, задаю второй — отвечает, третий — а Гурченко смотрит на меня и молчит. Я, естественно, переспросила. Она продолжает молчать, ничего не выражая. Тогда я решила, что подала ей не ту реплику. Мысленно стала прокручивать текст роли — понимаю, что ошибки не было. Меня аж в холодный пот бросило. Я решилась и повторила вопрос в третий раз, и вдруг Гурченко встрепенулась и ответила мне. Дальше сцена пошла как по маслу. Я еле дожила до антракта, стучусь в ее гримерную: «Людмила Марковна, пожалуйста, извините! Я что-то перепутала сегодня?» А она говорит: «Знаешь, Оля, ты так красиво вышла и так здорово начала сцену, что я тобой залюбовалась и растерялась…» Вот это Гурченко! А с какой любовью она подписала мне свою книгу «Мое взрослое детство»!

Помню, на отдыхе в Турции я купила себе красивый длинный кожаный плащ бордового цвета — он обошелся мне в кругленькую сумму. В Москве в начале 90-х одеждой мы были не избалованы. И вот на гастролях я нарядилась в этот плащ — как-никак актриса, хотела соответствовать Людмиле Марковне. В гостиничном лифте сталкиваемся с Гурченко. Она оглядывает меня: «У тебя очень красивый плащ. У меня, кстати, такой же, только синий. Да-а-а, надо будет кому-нибудь подарить…» А я потом в этом своем плаще и в «Воровке» играла, и в «Няне...». У костюмеров достойных вещей вечно не хватало — вот мы и несли из дома кто что мог. В «Няне...» «снялись» шубы всех женщин из нашей съемочной группы. Помню, бухгалтер заглянула к нам на площадку в симпатичной шубке. Я как увидела, сразу сказала: «О, давай шубу сюда!» И тут же пошла в ней в кадр…

Я видела, как порой Людмиле Марковне было тяжело — ведь спектакль физически сложный. Подмечала, что к финалу у нее от напряжения по вискам текут ручейки пота, но она продолжала порхать, искриться на сцене! А как только закрывался занавес, мгновенно потухала, у нее сразу опускались плечи. К ней подходила помреж, и Людмила Марковна как бы невзначай опиралась на нее — так они шли в гримерку. Сегодня я использовала это наблюдение в «Пигмалионе». Я там играю маму героя Игоря Костолевского — миссис Хиггинс. Моя героиня — светская дама, которая всегда на людях держит спину, но когда в ее жизни случаются драматические события, она мгновенно опускает плечи, превращаясь в усталую женщину…

— Когда вы поступили в труппу Театра Маяковского, примой там была Наталья Гундарева. Как она встретила вас, начинающую актрису?

— Очень хорошо. Мы показывали худсовету театра, в который входила и Гундарева, наш дипломный спектакль «Завтра была война», который к тому времени Андрей Александрович Гончаров взял в репертуар Театра Маяковского. После показа ушли в гримерку, а мэтры остались на обсуждение в зале. Нам, конечно, было интересно, что про нас скажут. И наша помреж Людочка, чтобы мы мог­ли слышать обсуждение, не выключила трансляцию со сцены. И вот Гончаров всех по очереди стал опрашивать. Слово взяла Гундарева: «Знаете, меня потряс­ла одна актриса…» Все: «Наверное, Прокофьева». — «Да, Прокофьева». У меня ухо выросло размером с гримерную. С тех пор Наталья Георгиевна меня привечала, мы вместе играли во многих спектаклях. Помню, репетировали с Гончаровым «Жертву века» — спектакль, в котором были заняты практически одни «народные». И Андрей Александрович «отрывался» именно на мне, не мог же он кричать на Джигарханяна, Лазарева, Симонову, Охлупина, Гундареву…

— А покричать он любил.

— Да, это его обычная манера ведения репетиции. И я стала таким мальчиком для битья. Кричал он на меня, кричал: все не так, все не эдак. А я очень старалась, репетировала даже дома. И так зарепетировалась, что перестала чувствовать текст — уже не понимала смысл слов, которые произносила. А Наталья Георгиевна меня сильно поддержала. После очередной репетиции спросила: «Ну что, опять получила?» И тут слышим по коридору шаги Гончарова. Гундарева его зовет: «Андрей Александрович, идите в гримерку, мы тут сидим». Она налила ему чаю, стала шутить — разрядила обстановку. Гончаров Гундареву обожал — она была его музой. Андрей Александрович пьет чай, посмеивается, слушая Наталью, а я сижу вся зажатая. Хотела было выйти, но Гундарева шепнула: «Прокофьева, сиди. Пообщайтесь в неформальной обстановке…» Так она пыталась мне помочь… Она и впоследствии всегда давала мне дружеские и профессиональные советы. Все время повторяла: «Говори на сцене громче, Гончарову не слышно — вот он и раздражается!» К Наталье Георгиевне и по бытовым вопросам всегда можно было обратиться.

— Гундарева была компанейской? На гастролях устраивала посиделки в номере?

— Да, всегда. Мы много ездили со спектаклем «Любовный напиток». Но посиделки эти были не вечерними. Потому что Наталья Георгиевна постоянно боролась с лишним весом, отказывая себе в ужине. И для нее это было мукой. Вот посидим, пообщаемся, и она нам шутя говорит: «А теперь, сволочи, идите ужинать!» Когда устраивались какие-то приемы, могла посидеть с нами за столом, но все равно сдерживала себя. А человеком она была очень хлебосольным. Если купит банку икры, то ее обязательно будут есть все. Гундаревой было в радость угостить, она всегда находила повод, чтобы нас собрать. В театре это называлось «посильный вклад», или «костер бытового пьянства». Мы обязательно отмечали каждый юбилейный спектакль… Такая хорошая жизнь была! Может быть, мы просто были моложе?

— Вашей близкой подругой в театре стала Евгения Симонова…

— Женечка Симонова такой человек, с которым невозможно не дружить. Она интеллигентнейшая, доброжелательная, бесконечно талантливая. Когда я не знаю, какое решение принять, просто пытаюсь представить, как в этой ситуации поступила бы Симонова. И сразу находится ответ. Я восхищаюсь ее способом существования: отношением к детям, к профессии, да ко всему! Помню, как она рыдала за кулисами, посмотрев наш спектакль «Завтра была война», — такое сильное впечатление он на нее произвел. Евгения Павловна заметила меня как актрису, и в первый же мой сезон в театре мне перешла от нее очень хорошая роль. Симонова уходила в декрет — была беременна второй дочкой, Марусей, и Гончаров поручил мне ее роль в спектакле «Жизнь Клима Самгина». Потом, когда она вернулась к работе, мы стали поочередно играть Варавку в этом спектакле. А когда канал «Культура» решил запечатлеть его для архива телевидения, Симонова уступила роль мне. Позвонила в театр и сказала: «Пожалуйста, пусть для телевидения сыграет Прокофьева. Мне кажется, она справляется с ролью очень хорошо».

— Как Симонова стала крестной вашего сына?

— В театр пришла режиссер Таня Ахрамкова и заняла нас обеих в работе «Валенсианские безумцы». Репетиции были в радость — все с юмором, с музыкой, с вокалом. Вот тогда мы с Женечкой и сдружились. А когда я поняла, что в положении, первой позвонила Симоновой. И она мне посоветовала своего врача, который потом вел мою беременность. Поэтому, когда родился Саша, передо мной не стояло выбора, кого пригласить крестной. Женю все любят и уважают — у нее крестников, наверное, человек пятнадцать.

— Вы несколько раз снимались у супруга Евгении Симоновой — режиссера Андрея Эшпая: в «Униженных и оскорбленных», «Детях Арбата», «Событии».

— В «Униженных и оскорбленных» по Достоевскому у меня была совсем небольшая роль, но зато я сыграла жену героя Александра Абдулова! Александр Гаврилович был очень доброжелательным. Есть сцена, в которой он говорит про меня: «Смотри, как покраснела-то». А я отвечаю: «Ну что ты? Что ты глупости всякие говоришь?» — и как бы шутя бью его по плечам. Абдулов же посоветовал: «Ты меня отхлещи, а потом сразу погладь по голове — чтобы выразить истинные чувства». Я так и сделала, и это вошло в картину.

— В родном театре вы сейчас играете пять названий, и еще у вас около десятка антреприз — я сбился со счета!

— Да, в Театре Маяковского у меня сегодня четыре роли на основной сцене: в «Дядюшкином сне», в «Пигмалионе», в «Канте» и в спектакле-альманахе к столетию театр­а «Истории». И одна роль в филиале театра на Сретенке — «Все мои сыновья». Но любопытно, что и антреприза тоже начиналась с Театра Маяковского и Андрея Гончарова. Когда-то он со своими студентами поставил спектакль «Наливные яблоки» по пьесе Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше». Одну из главных ролей сыграл молодой артист «Маяковки» Роман Мадянов. Я ввелась в этот спектакль позже. И можете себе представить, этот спектакль мы играем как антрепризу по сей день — больше тридцати лет! А в программке написано: «В память о выдающемся режиссере Андрее Гончарове». Иногда меня спрашивают: «А что ты в выходные делаешь?» И я содрогаюсь, потому что никогда ни суббота, ни воскресенье у нас не считались выходными.

Я и сейчас за восемь дней новогодних каникул сыграла девять разных спектаклей в разных городах: «Палату бизнес-класса», «Кадриль», «Синдром счастья, или Ложь по контракту», «Любовь и голуби», «Просто бэби, или Любовь по-французски», «Взрослые игры». Еще я занята в спектакле «Остров заблудших душ» по Вуди Аллену. А по приглашению Надежды Бабкиной в теат­ре «Русская песня» играю сразу две роли в спектакле «Горько!»: в новелле «Свадьба» по Чехову — мамашу, а в новелле «Не может быть» по Зощенко — ту самую многодетную невесту. Когда сын спросил: «Мама, а какую тебе роль дали у Бабкиной?» — я ответила: «Невесты...» — «Мам, извини, пожалуйста…» Он зажал руками рот и ушел хохотать в соседнюю комнату. И тогда я прокричала вдогонку: «Но в первом акте я — мать!»

Когда только поступила в труппу Театра Маяковского, приглядывалась, как ведут себя артисты, какие здесь традиции, законы. И эти традиции переняла у старших товарищей: Гундаревой, Костолевского, Немоляевой, Симоновой... И сегодня после спектаклей, в которых играю главные роли, ищу любой повод, чтобы собрать коллег в гримерке, устроить небольшое застолье, порадовать молодых артистов добрым словом, сувениром. Считаю, что театральное закулисье должно быть атмосферным, а партнерство — не только на сцене. Когда мы обмениваемся дружескими эмоциями, на следующий день приходим в театр другими: чувствуем себя нужными, увереннее идем на сцену. Закулисная конституция «Маяковки» формировалась в течение ста лет, что существует наш театр. И надеюсь, что молодым артистам она придется по сердцу, они будут чтить и длить эти традиции, продолжая славную историю Театра Маяковского.